Высоцкая Саймя Юнисовна
14.05.1924 – 7.02. 2014 г.
Адреса:
довоенный: пос. Глазово, д. 11 (из доходных домов немки Паульсон)
послевоенный: Тярлево, ул. Садовая, д. 6
Мамина семья состояла из четырех человек: мать-моя бабушка, Алеева Сахиб-Жамель Саодат, старшая сестра-тетя Асьма ( 1918/20г.р.), брат-дядя Хаисян (Костя, 1923 г.р.) и она-младшая, моя мама- Саймя (Софья, 1924 г.р.). Отец детей, мой дедушка, Алеев Юнис Саитдинович родился в1889 году и умер, когда маме было два месяца в 1924 г.
Бабушка-уроженка семьи духовного служителя медресе в Акуловке. Тогда это был мусульманский приход Московского подчинения, один из крупных в то время. В семье было много детей. Ее мама, моя бабушка, была Крымского происхождения с персидскими кровями, также из семьи мусульманских священнослужителей. Родители совершали хаджи в Мекку, в последнем путешествии заболели «египетской» лихорадкой, заразили детей. С болезнью смогли справиться только трое детей, а все остальные члены семьи умерли. Бабушке в то время было уже 11-12 лет. Она хорошо готовила, писала и читала по-арабски, свободно владела русским и татарским языком, шила, уже участвовала в просветительской деятельности, отведенной мусульманским женщинам, но все-таки была еще мала и детей определили в зажиточную татарскую семью дальних родственников в село Андреевка Нижегородской губернии.
«Андреевская» семья принимала и воспитывала осиротевших детей из общего рода. Там бабушка познакомилась с другим воспитанником, который был старше ее на два года-Юнисом. Они полюбили друг-друга и в 16 лет она вышла за него замуж. Это и был мой дедушка Юнис.
Юнис также осиротел в малолетстве. С его фамилией «Алеев» по Волге ходили колесные пароходы, а в соседней деревне проживали родственники, служившие в соборной мечети. С 18 лет Юнис избрал себе путь профессионального военного. После свадьбы, он ушел служить в армию за себя и названных братьев семьи, которая его вырастила. Потом закончил офицерскую школу и уже числился профессиональным офицером Русского флота- морским минером. У них долго не было детей и бабушка то приезжала к нему на различное время, то уезжала. После 1917 года они проживали около Пяти углов в Петрограде, Дедушка участвовал в минировании и разминировании Финского залива для защиты Петрограда с моря, в период Великой Отечественной войны 1914-1916 годах он был ранен и проходил реабилитацию в одном из госпиталей, расположенных в усадьбе на озере Сайма (Финляндия). Находясь под впечатлением тех чудесных мест, он и назвал свой «вечерний лучик»-мою маму — Сайма. В это время они проживали в Тихвине. В мамином свидетельстве о рождении первоначально было написано Сайма Юнисовна. После 1922 года вынужден был лечиться от воспаления легких, сильно ослаб в голодные годы, что и приблизило его кончину в 1924 году. Умер он через два месяца после рождения дочери и был похоронен в Тихвине, что впоследствии сыграло не последнюю роль в судьбе его детей.
Бабушке пришлось одной поднимать двух младенцев-погодок и шестилетнюю Асьму. Она решила опять вернуться к родственникам в Андреевку.
Будучи высокообразованной, по тем временам, бабушка-вдова офицера пользовалась большим авторитетом на селе. Обучила практически всех девочек села грамоте и, когда подросла Асьма-они уже стали учителями и обучали ее. В большом семейном роду все были труженики, они выставляли на праздники жертвенный скот, пользовались авторитетом и влиянием. Не удивительно, что в 1929 году поголовно все были признаны «кулаками». В свидетельстве детей, осиротевших еще в малолетстве, появились красные печати « дочь кулака», «сын кулака»; что-то в этом роде вписали в документ матери Сахиб-Жамель. Асьме запретили ходить в школу и учительница, которую обучала когда-то ее мама, ходила к ней тайком ночью. Спасая семью без кормильца, родственники отправили всех четверых обратно в Тихвин, учитывая, что там было выписано свидетельство о рождении Саймы и похоронен отец детей. И очень во-время. В одну из ночей оставшиеся были погружены на телегу, из всех многочисленных животных разрешили взять только лошадей и корову, впряженную в телегу для перевозки детей, да одну козу. Эти семьи были высланы за Урал, где лошадей и корову забрали, оставили только козу. По дороге часть пожилых стариков и малолетних детей скончались от голода и болезней.
В Тихвине проживал богатый родственник, владелец фотографии, который научил и помог бабушке выписать повторные документы на детей и получить паспорт их матери. При этом, пришлось изменить имя моей маме на «Сайме», а Асьме уменьшить возраст на два года-иначе не было возможности объяснить, почему она не ходила в школу около трех лет. Асьма читала по- арабски, но плохо говорила по-русски и ей пришлось выучиваться русскому языку вновь. Следует сказать, что моя тетя Ася настолько овладела языком, что всю жизнь после этого говорила на чистом «ленинградском-газетном» языке без какого-нибудь диалекта и акцента. В последний земной день мы обсуждали с ней ошибку в ударении слова, произнесенного по радио. За два часа до кончины она изучала правильность произношения по русскому словарю, который сопровождал ее везде всю жизнь.
Из Тихвина моя бабушка с детьми и перебралась в поселок Глазово, где удалось снять подходящее жилье с огородиком у «барыни» Паульсон. В поселке Глазово жил еще один дядя — портной, и бабушка ему помогала шить, а еще со времен строительства железной дороги разрослась многочисленная татарская диаспора, мужчины которой славились как лучшие официанты трактиров и ресторанов (в поселке Тярлево в то время была последняя перед конечным кругом железнодорожная станция). Для пропитания они содержали козу, бабушка пекла вкусные пирожки, продавала их в вагонах и на станции, а потом устроилась в штат железной дороги уборщицей вагонов. Моя мама рассказывала, как маленькая бегала в гости к дяде, который за громкий голос прозвал ее «звонок». Она видела, как проводили у этого любимого дяди обыск и высыпали золотые червонцы, запрятанные в доску порога, прямо на уровне ее носа, чуть-чуть доросшего до края круглого стола. Потом перед войной, уже совсем больной, дядя вернулся из рудников Урала умирать к родным племянникам, а ведущий вал швейной «зингеровской» машинки, перешедшей к бабушке, много раз выручал и спасал их всю жизнь. Как бы не было трудно во время войны, бабушка носила его в вещмешке. Потом подобрала к нему корпус и чугунные педали, и уже я в раннем детстве покачивалась на них в нашей городской квартире.
В Глазово и Тярлево до войны не было русской школы. На улице Луговой в деревянном здании, по архитектуре напоминавшей кирху, располагалась финская школа. Дети нашей семьи бегали в школу через парк. Они добегали по улице Луговой до глазовского входа в парк, пробегали до Черного пруда, далее до вокзала с поворотным кругом, который располагался на месте нынешнего стадиона-катка, выходили из парка в районе Чугунных ворот и мимо прудов в железнодорожную школу №14 (нынешний номер). Существовали и свои мистические легенды о «белой даме» потерявшей ребенка и заманивающей детей в пруд. Они были настолько устойчивыми, что уже после войны, туманным утром кому-нибудь нет-нет да и привидится белый шарф пролетающий над Черным прудом.
Мама ходила с братом в один класс. У нее были длинные две косы и очень маленький рост, а еще она была непоседа. Как-то брат привязал ее косы к сиденью, чтобы не крутилась, и тут ее вызвали к доске; она ничего не подозревая, дернулась и подняла на косах тяжелое сиденье, чем произвела такой грохот, что их обоих выставили за дверь, а бабушку вызывали в школу. Брат Костя был очень «шебутной». Женщины в семье были маленького роста-не выше 157см, зато Константин к окончанию школы вырос до двух метров, что представляло большую проблему с его одеждой, благо бабушка шила на него сама. Асьма, как самая старшая, держалась особняком от младшей «парочки». Еще в школе она начала посещать военно-спортивное общество ОСОВИАХИМ. Была ворошиловским стрелком и даже прыгала с парашютом в Александровском парке с Арсенала, на котором была установлена вышка для прыжков. Закончив восьмой класс, она поступила в педагогическое училище, которое в то время размещалось в здании бывшей Николаевской гимназии. Следует сказать, что будущих учителей обучали еще дореволюционные преподаватели. Она получила очень интересное и глубокое образование в своей юности. Закончив училище, Асьма конечно же уехала по зову страны учительствовать на целину в Казахстан. Не отставали от нее и младшие: Костя, хоть и с трудом справлялся со своим бурным мальчишечьим ростом, после школы успешно закончил ФЗУ и работал в бригаде судосборщиков Балтийского завода, ездил в Ленинград. Как только начал зарабатывать деньги, «снял» маму-мою бабушку с работы и обеспечивал нужды семьи. Соня (моя мама) от старших не отставала. С детства у нее были проблемы со здоровьем, и она часто отправлялась в санатории и спортивно-оздоровительные лагеря, привыкла к порядку и переездам. Бабушка всегда мечтала, чтобы ее дочери были учителями. Она говорила, что грамотный учитель-самый уважаемый человек на селе. Единственно чего она не разрешила сестрам-вступать в детские организации-для этого надо было писать автобиографию, свежи были уроки «детей кулака»…
Асьме в Казахстане приходилось не сладко. Было голодно и неуютно. Вместо вещей, отосланных из дома для обустройства, через месяц к ней пришли завернутые в бумагу камни. Снова собрали посылку-уже из Сониных вещей и отослали. В 1941 году Ася приехала в летний учительский отпуск домой, как-будто сердце подсказало, что надо быть вместе. Моя мама в тот же год тоже поступила в педагогическое училище, которое до войны располагалось около Витебского вокзала-туда переехало наше Пушкинское училище. Где-то в середине июня в Тярлево привезли по списку мужские костюмы. Бабушка гордо не стала стоять в очереди и пошла получать костюм для сына. Когда на нее зашипели за такую наглость-она назвала рост и длину брюк и показала на костюм, подвешенный на вешалке на фонарный столб, как дядя Степа без головы. Размеры вызвали всеобщий восторг и хохот-конечно ей отдали Костин костюм без очереди. Рост 205см был только у него. «Ох не к добру ты так растешь, сынок, причитала Сахиб Жамель, как будто чувствовала…».
Дома, принадлежащие Паульсон, в которых жила семья, располагались на окраине пос. Глазово по улице, проходившей по бровке долины реки Славянки от круговой улицы до входа в парк по плотине к пруду Тарасики. Вниз к мосту уходила разъезженная сельская дорога к Горбатому мосту. Дома состояли из четырех отдельных квартир с самостоятельным входом и кухонькой. Удобства были на улице. Около были разбиты небольшие приусадебные участочки, с грядками и плодовыми кустами. У дома-усадьбы Паульсон был ягодный и плодовый сад, в котором хозяйка подряжала детей собирать ягоды и потом выделяла немного от собранного. При этом она просила петь пионерские песни совсем как в «Евгении Онегине». За глаза ее величали «барыня». Барыня была строга и к домашним и к жильцам, любила порядок и была немногословна. Ее племянники играли вместе со всеми внизу около реки, но стоило ей выйти на балкон и три раза хлопнуть в ладоши, как услышав долетавшие глухие звуки, они моментально убегали домой. Еще одним ярким детским воспоминанием был аукцион по продаже домов, принадлежащих Паульсон. Уже в преклонном возрасте, предвидя очередную волну репрессий, когда подросли племянники, немка и ее сестра все-таки решили уехать в Германию. Все их дома передавались сельскому совету, а жители начинали платить обыкновенную квартплату. Для распродажи вещей объявили аукцион. Вещи были старинные и добротные, получилась очень «круглая» сумма – она была передана в пользу детского дома, который располагался в поселке.
Из довоенной Глазовской жизни, мне запомнились веселые рассказы о том, как они катались по широкому склону на салазках с улицы прямо в речку. Как катали железные ободы по этой же горке летом, играли в лапту. Речка Славянка была полноводная и глубокая. Весной разливалась достаточно широко. По берегу и склону нарастал хороший красивый травостой — было чем кормить козочек. Их многие держали — козу прокормить легче, чем корову. Мамину козочку звали Марта — она была небольшая, беленькая и аккуратная, с сережками и небольшими рогами, очень чистоплотная и воспитанная. За рекой начиналась территория Павловского парка, там же росла рябиновая поросль -любимое козье лакомство. Дети, кто как мог, дрессировали своих питомцев. Выведут их на веревочных ошейниках, перебегут с ними по горбатому мосту и спрячут своих коз в подлеске лакомиться. Сами играют в чехарду или лапту, а то в карты. В какой-то момент над головами от фуражки паркового егеря. Все — в рассыпную Егерь за веревку поймает чью-нибудь козу и ведет свою добычу для кофискации или оформления штрафа. Вот тут-то начинается представление. Хозяин подначивает своего питомца условным сигналом. Моя мама в таком случае звонко кричала: «Марта! Кыррр!», и коза начинала выделывать нечто удивительное из памяти горных предков, умноженное на изощренную дрессуру своих хозяев. В результате у егеря оставался в руках только веревочный ошейник, а беленькая красавица, расплескивая свое полное острое вымя, высоко подпрыгивая, перелетала через мост и мчалась сквозь ивовые кусты, отрезая преследователя. За кустами ей на шею тут же одевался ошейник с колокольчиком и ленточкой – поди — докажи, что это именно она сейчас бегала по парку.
Это сейчас на горке, где проходила такая насыщенная детская жизнь, расположилась красивая усадьба, закрывшая вид на улицу с реки, а до войны улица Круговая не была так застроена, как сейчас. Нечетная сторона, ближе ко входу в парк и реке, была занята огородами и сенокосами. Ближе к реке, около пожарного пруда в овраге проживала семья Бородачевых. Две сестры Ирина и Анна, они дружили с Асей. Отличались тем, что ссоры их доходили до громких скандалов, долетавших до соседей. Когда я и моя сестра начинали ссориться, моя мама со страхом увещевала — «будете как Ира с Аней». По отдельности во взрослой жизни это были милейшие женщины, но даже в возрасте их невозможно было соединять в быту.
За несколько дней до начала войны. Костя пришел и рассказал как они радостно отправили со стапелей большие военные корабли для Германии. Новые корабли дополнительно были загружены мукой и зерном-в знак нашего дружеского расположения. И тут началась война! Костя (Хасян) заявил, что вся его бригада записалась добровольцами в Балтийский батальон. Во главе встал пожилой мастер, внук которого дружил с Костей. Они уходили на фронт в неполные восемнадцать лет.
Парки были неотъемлемой частью жизни Тярлево и Глазова. Летом — сбор ягод черники и малины, ближе к осени-грибов. В конце июля при сборе грибов в лесу осколки от снарядов настигли подругу Аси. И ведь никто еще не слышал разрыва бомб, просто что-то простучало по деревьям, срезая ветки. Похоронили первые жертвы на окраине парка. После первых бомбежек и жертв среди жителей поселков власти потребовали, чтобы в каждом дворе были вырыты укрытия-щели. Сначала жители отнеслись к указаниям легкомысленно, создали видимость укрытий, и в последующие налеты опять были жертвы. Тогда комиссия исполкома добилась того, чтобы укрытия были глубокими, разветвленными, укрепленными сверху. Такие укрытия были и у домов по улице Круговой. Все молодые поголовно выезжали на рытье окопов. Мама и тетя на таких работах срезали один берег реки в Красницах и поднимали другой, создавая противотанковые преграды. Потом на несколько дней – домой на уборку урожая. В сентябре от брата пришли сразу три письма: в первом-он подробно рассказывает о военной подготовке, как их обули-одели, сообщает, что ему ко всей военной выкладке доверили пулемет; во втором- что готовятся на фронт и сетует на то, что от семьи нет вестей. А в третьем, очень коротеньком, день и час их отправления из Колпина. Растревоженная моя бабушка получила письма за полдня до указанного срока, напекла пирожков и пешком побежала из Глазова в Колпино. Она успела увидеть голову и спину своего уходящего сына, возвышающуся над коренастыми фигурами ровесников, но не смогла докричаться до него, а только видела, как узелок передается из рук-в руки. Батальон уходил в сторону Невского плацдарма. Это было 9-го сентября, больше Костю и его друзей никто не видел. Потом догнали сообщения о том, что рядовой Алеев Хасян Юнисович пропал без вести в районе Невского пятачка. Впоследствии, по мере переформирования Балтийского батальона, из Белоруссии и с территории Германии, приходили сообщения о том, что Костя пропал без вести, но везде указывалось одно и тоже место.
В начале сентября в парке размещались наши войска — по выходным оттуда приходили на танцы солдаты, иногда забегали в окраинные дома попросить молочка или картошки. Часть семей еще не съехали с дач в город — еще не весь урожай садов и огородов был собран, люди делали запасы. И война к порогу их домов подошла внезапно.
…Накануне того страшного утра молодые бойцы еще танцевали с девушками. Ночью же стала слышна отдаленная стрельба в парке, а утром — автоматные и пулеметные очереди около Горбатого моста. В поселке раздавались взрывы. Население укрылось в щелях. Мама с бабушкой побежали взять необходимые вещи на случай, если бомба попадет в дом. И тут из окна они увидели эту страшную картину у реки….
«Расстояние до места боя было неблизкое. Под горой были два десятка наших бойцов, перебравшихся из парка по Горбатому мосту. Их расстреливали в упор с другой, возвышенной стороны реки, откуда они хорошо просматривались. Прижимаясь к мелким кустам около переправы, они были беззащитны под этим огнем. Живые прятались за телами погибших товарищей. Девушки-санитарки, которые, вжимаясь в землю, еще пытались перевязывать раненых, отстреливались вместе с бойцами. С ужасом смотрели бабушка и моя мама на этот расстрел. Все было, как в немом кино. Еще страшнее становилось оттого, что врагов не было видно, а наши ребята гибли один за другим. Потрясенные Соня и мама прибежали в щель к Асе и с трудом, самим себе не веря, рассказали о виденном. Они заночевали в щели, а наутро в поселке зазвучала чужая резкая речь. Война, к реальности которой они еще не успели привыкнуть, стремительно входила в их дома, громко стуча сапогами Голубой девизии. Мама рассказывала, как утром они откидывали полог в убежище и приказывали всем выйти на улицу, сально веселились, но еще спокойно относились к испуганному населению.
Двое из наших раненых солдат чудом пробрались по реке к дому Бородачевых. Семья разместила их в сарае, куда перешли жить сестры — в доме на постой встали испанцы.
В центре поселка захватчиков встретил с хлебом с солью Угаров. Его назначили старостой поселка. Моя тетя Ася дружила с дочерью Угарова -Екатериной. Она многое знала из того, что не рассказывала ни маме, ни сестре. Как оказалось, семья Угарова была подготовлена на случай захвата территории для связи с подпольем и партизанами. Трудно сейчас восстановить доподлино какие поручения им были приписаны, но благодаря этой семье удалось спасти много жизней наших сограждан. Очевидно, они сыграли не последнюю роль в том, что прямо на территории поселка был развернут санитарный лазарет с нашими выжившими в бою бойцами; на территории поселков остались дети и подростки, которых надо было как-то пристроить по семьям, чтобы не попали в формирующийся детский лагерь в Вырице. Девушкам и юношам старались изменить возраст на более молодой, т.к. детей с 16 лет старались отделить от родителей. Потом на праздновании 9-го мая у тети Ани Бородачевой (Харченко) мы удивлялись ее рассказу, как она съездила по голове сковородкой с яичницей, которую несла раненым, приставучего испанца и удивительно, что тот получил нагоняй за свое поведение. А когда бойцы поправились-они вместе с семьей ушли по реке в сторону Колпино к нашим.
Захватчики долго не разрешали приближаться к убитым бойцам, лежавшим на окраине поселка около реки. В парк и к переправе подходить категорически запрещалось. Испанцы сразу же съели почти всех кошек в поселке, взяли на заметку дома, где были куры-несушки и обложили их яичным оброком. Мама рассказала о том, что врезалось ей в память на всю жизнь и «заморозило» психику на время войны: она шла из центра поселка домой и увидела, как молодые солдаты окружили подростка, очевидно оставшегося без попечения родителей и опухшего от голода, оборванного и замотанного в шерстяной платок. Сначала они толкали его друг другу, а, потом начали пинать его ногами как мяч. Мальчик сначала взвизгивал, потом стонал, а они подпрыгивали, как футболисты, пинали бесформенное тельце в ворота…Соня опомнилась от шока и кричал только одно слово — «звери!!!». Она кричала так громко, что ее услышала ее мама и побежала на крик, а солдаты, развернувшись, увидели взлохмаченную девочку-подростка с выпученными глазами и оскаленными зубами, которая кричала незнакомое им слово и грозила кулаками. Удивительно, как они ее не пристрелили, а разбежались в разные стороны. Подбежавшая мама не узнала сначала свою дочь. Они подошли к кулю, в который превратился мальчик, он не дышал. Мама рассказывала, как ее потрясло то, что его перекошенное болью лицо на глазах начало распрямляться. Морщинки исчезли, и лицо, как-будто успокоившись, просветлело. С этого момента она «замерзла на всю войну».
Вернувшись в 1944 году домой-они не нашли своих домов. Практически все глазовские дома были разобраны на дрова. Сохранились только финская школа, дом дореволюционной постройки, дома, построенные в период проведения первой олимпиады. Как они радовались, что смогли разыскать закопанные вещи! Удивительно хорошо за три года сохранился Костин костюм. Бабушка всю послевоенную жизнь теплилась надеждой увидеть своего сына. В самые тяжалейшие послевоенные годы даже заговорить нельзя было о продаже этого костюма. Необходимо было устроить жилье. В Тярлево по улице Садовой сохранился дом конца 19 века (дом №6). Он был похож на теремок — прорезной треугольный фасад с округлым окном на первом этаже, сложен из толстых бревен. До революции в нем проживала вдова тярлевского головы, сочувствовавшая и помогавшая социалистам. Она проживала в этом доме до 1928 года, а потом ее, состарвшуюся, забрали к себе в Германию дочери. В период оккупации в нем проживала чешка-комендант Павловска (Слуцка). Вокруг был заросший барский сад с полувековыми яблонями, сиренью, толстыми липами, обнесенный забором, но, главное, был колодец и остатки пожарного пруда (в Тярлево все время была проблема с питьевой водой, а тут глубокий старый колодец). У дома упала от взрыва одна стена, но бревна не развалились, а упали сцепившись. Собралось три женщины с детьми. Им помогал мужчина с ампутированной ногой-не только руководил, а именно помогал. Они подняли и, как могли, закрепили стену, мужчина помог подлатать печи-благо они были круглые, обитые металлом. Так и дотянули до весны под крышей. Потом, ближе к осени 1944-го, когда поселок начал оживать- их временно выселили из дома, и солдаты капитально отремонтировали скрипящий и качающийся дом: обустроили под постоянное жилье верхний этаж, наладили в нем печь, укрепили балкон, у которого сохранилась ажурная деревянная резьба. Я помню его резные украшения, в шестидесятые годы я часто наблюдала, как мой отец брал в руки острый плоский нож и выстругивал из доски какую-нибудь деталь для замены. Дом смотрелся очень красиво и основательно. Его было видно далеко из парка от Черного пруда. Еще сладили сараи для хранения дров и обычный деревенский туалет. Мама, тетя и бабушка заняли центральную комнату с полукруглым окном и прилегающей маленькой комнатой. Очевидно, когда-то это была комната для прислуги, т.к. из нее был самостоятельный выход с крылечком в сад. Помню, что половицы были из беленого дуба очень широкие, значительно шире простых досок. В середине был вход в подпол. Когда поселились, сначала боялись заглядывать в подпол, его осмотрели саперы, вроде все в порядке, но со временем оттуда потянуло неприятным запахом-там жили своей жизнью огромные крысы, и это действительно было очень страшно. Деревенских кошек не было. Одних съели во время войны сначала испанцы, потом голодные жители, а выжившие одичали и сторонились поселка. Маме за большие деньги на несколько дней дали трехмесячного подрастающего пушистого котенка. Вечером приоткрыли для него подпол. Всю ночь внизу шла возня, визги-настаящая битва. Они уже думали, что все, погиб их зверек, за него будет не расплатиться, а в подвал спуститься страшно-электричества-то не было! Утром около подпола голова к голове был выложен целый ряд крыс, и сидел умывающийся герой. На следующую ночь вой стоял жуткий, а утром у подпола лежала огромная крыса- «крысиный король», но и котенок был сильно потрепан. Спал весь день, а вечером его уже забрали. С тех пор, во всем доме не было ни крыс, ни мышей. Как только оттаила земля начали копошиться в огороде. Восстанавливали Павловск: разбирали с саперами завалы, начали по карточкам получать какую-то еду, мыло, но еще все что могли- меняли. Бабушка наладила швейную машинку для шитья.
У тети Аси начались приступы болезни Паркенсона-особенно сильно тряслись руки. Как-то она полоскала посуду у колодца и не удержала единственную стеклянную чашку, сохранившуюся в закопе. Очень горевала над черепками. Стеклянная посуда в то время была каким-то символом довоенного благополучия…А вечером женщины копаясь в огороде наткнулись на что-то твердое. Очень испугались, думали бомба или мина, аккуратно руками разгребли и нашли старинный сундук, обтянутый кожей с металлическими накладками. Стали большим ломом протыкать вскопанную землю и нашли еще два сундука! В них оказалась посуда кузнецовского завода, да с вензелями! Носильные вещи очень добротные, с мехами, какие-то книги. Бомбежки приподняли вещи, закопанные в революцию. Конечно все участники раскопок договорились, поделили между собой вещи и молчали о находке. Бабушка перешила все вещи на своих и соседских дочерей, посудой они пользовались в повседневной жизни-очень хотелось пожить по-человечески. Что-то сменяли на еду и необходимые вещи. Так добрым словом и поминали вдову тярлевского головы. К зиме в дом подселили «верхних» соседей. Они поднимались к себе по деревянной лестнице из холодных сеней. Их сын Саша где-то катаясь на мотоцикле сильно ушиб позвоночник, и был горбатым.
В январе 1945 года Соню взяли работать в военкомат кассиром- бухгалтером. Моя мама ездила в сопровождении двух солдат за деньгами в Ленинград и потом развозила деньги по отделениям военкомата Слуцкого района. Они начали поиски брата-писали, писали, получали ответы, снова писали. Ася писала письма на фронт молодому бойцу, который был в составе отряда, отбившего их в лесах под Гатчиной. Последнее письмо пришло в апреле. Написано оно было за две недели до Победы. Он погиб под Дрезденом.
В конце февраля начальник военкомата вызвал Соню на разговор и зачитал ей дерективу, по которой предписывалось сообщить о гражданских лицах, имеющих педагогическое образование, для создания списков учителей. Он сказал, что для молодых людей срочно формируются курсы учителей — страна начала готовиться к учебному году первому после четырех страшных лет. Война шла к концу, наши войска вели бои за Берлин. Мама не очень стремилась уходить из военкомата-семья искала сослуживцев брата Кости, да и все-таки был военный паек, помощь от военных с дровами и по ремонтам, но прозорливый руководитель убедил ее пойти в училище: « возвращаются с войны искалеченные мужчины с высшим образованием-они рано или поздно вытеснят тебя с рабочего места»,-выбор был сделан. В конце февраля моя мама переехала в общежитие курсов для будущих учителей, не закончивших обучение до войны, располагавшихся на окраине города Гатчины в Мариенбурге. Ее сестра Асьма, которая уже поработала до войны учителем подключилась к подготовке школ в Павловске к новому учебному.
Мама рассказывала, как 9-го мая к ним по водосточным трубам поднялись в общежитие молодые ребята- с грохотом и криками закидали какими-то весенними цветами: «Победа, девчонки!!! Победа!!!». Мама успела добежать до поезда в Ленинград, там какая-то военная машина довезла до Воздухоплавательного парка, и она успела на последний поезд в сторону дома. Какой это был вечер! Все небо было ясным от всполохов ракет и цепочек трассирующих пуль! Просто стреляли в воздух, люди обнимались, пели, плакали, смеялись и снова плакали. Она влетела домой к бабушке, а та уже наглаживала ей красивое платье на большой праздник в Екеатерининском парке. Праздники с танцами в 1945 году уже проходили в пушкинской Софии-остальные места Пушкина и Павловска еще не были подготовлены для массовых гуляний, не хватало сил для разминирования и разборки завалов, но при всем горе, которое несла отодвинувшаяся от Ленинграда война, люди стремились радоваться жизни-молодость требовала счастливых моментов .
Училище мама закончила в августе, а 1-го сентября 1945 года она принимала первый класс Тярлевской начальной школы, которая располагалась в поселке Глазово по улице Луговой в здании бывшей финской школы. Здание подремонтировали, но не было парт-по этому ученики первого класса в свой первый день сидели на подоконниках. Всего было два класса- в одном сорок пять учеников от семи до двенадцати лет, которые никогда в школу не ходили. В другом, на втором этаже., у учительницы Якубовской-тридцать человек от десяти до восемнадцати лет. Которые уже немного успели поучиться. Мама посетовала в своем военкомате о том, что детям сидеть не на чем, и родители смогли ночью на военной машине съездить в Вырицу, куда во время войны немцы свезли школьный инвентарь для каких-то курсов, и привезли оттуда парты. Радости было!
Асьма начала свою трудовую деятельность в павловской школе № 353 на улице Обороны. Рядом со зданием было заложено строительство интерната
( теперь в здании интерната располагается кадетский корпус). Моя бабушка ходила радостная и гордая- ее дочери учат детей.
В Тярлево начал работать сельсовет, он располагался на Музыкальной улице, там же открылись какие-то магазины. Появились редкие фонари. Люди начали получать разрешение на строительство домов по определенным проектам. На окраине парка у глазовской дороги, за могилами первых погибших, музейные работники организовали питомник по выращиванию саженцев для восстановления парковых и уличных насаждений. В этом питомнике школьники помогали на субботниках. Не удивительно, что вокруг новых построек появились целые аллейки молодых елочек. Около домов были высажены молодые можжевельники, жасмин и конечно же сортовая сирень. Под окнами моих родных в «барском саду» пробились облагороженные уходом потрясающие пионы и разноцветные ирисы, бабушка посадила березки и жасмин, а старые антоновские яблони после обрезки плодоносили нереально большими яблоками. Мама вспоминала,что у второй учительницы Якубовской в войну старшую дочь угнали немцы. Что с ней случилось она не знала и очень переживала. И вот однажды к ним в школу пришли офицеры в незнакомой форме, говорившие на славянском языке. Они дождались окончания урока, представились, что сами приехали из Югославии и передали письмо. Это было письмо от ее дочери! Она была жива, но приехать не могла-была замужем за югославом. Потом Якубовская сама к ней ездила, но это было уже в конце пятидесятых годов.
Постепенно жизнь налаживалась, но с продуктами питания было плохо. Мама вспоминала, что в тот период воры могли залезть в дом и даже убить за продукты. Как-то мама, придя домой, увидела, что около покрытого большой шалью стола, стоит цыганка и держит в руках ответ военкомата со сведениями о Косте, а бабушка, как помешанная, из разных уголков комнаты приносит вещи и складывает их на платок. Соня начала отбирать вещи и выталкивать цыганку, та драться — собирает вещи в узел, бабушка ее защищает, и только, когда мама отняла Костин костюм, бабушка пришла в себя. Очевидно, цыганка ее загипнотизировала… Годы были очень голодные, а тут еще у моей мамы на вокзале украли документы: в них был пропуск в Ленинград и карточки, которые она хотела отоварить в городе! Это была катастрофа для семьи. С пропуском вопрос как-то решился, но карточки…В этот день бабушка рассталась с костюмом сына для того, чтобы накормить оставшихся в живых сестер. А потом жизнь начала входить в мирное русло.
Весной 1948 года мама приняла своих учеников в пионеры. Они переходили в Павловские школы. Мама и тетя поступили в институт им. Герцена на заочное обучение: Асьма-на математика, а Соня-на географа. Тетя осталась классным руководителем у своих первенцев и довела их потом до десятого класса, а мама преподавала сначала в школе № 403 города Пушкина, потом в школе-интернате № 488.
Из послевоенных лет мои родные вспоминали, как после амнистии в пятидесятые годы было страшно ходить по паркам. Особенно плохой славой пользовалось место у домика лесника в Отдельном (они почему-то называли его Нижним) парке около железнодорожного моста. В этом домике жило несколько семей, но рядом были огороды и вировские поля, а парк-настоящий плохо проходимый лес. На дубовой аллее нередки были случаи безобразий и грабежа. Главное было добежать до домика, а потом еще пробежать под мостом-там тоже могли подстерегать неприятности. Опасно было ходить и в Павловск через парк. В Павловске построили современную станцию и с просеки, по которой поезд ходил на разворотный круг в парк, сняли рельсы и устроили дорожку. Стеной к ней подходили высокие ели. На ней были случаи нападения бандитов, расправлявшихся с жертвами по лицу лезвиями, зажатыми между пальцами. А автобус №383 ходил только до поселка. Он разворачивался около дома №2 (первый по улице) на неасфальтированной площадке. На конечной остановке стояла зеленая деревянная дощатая , открытая с одной стороны будка, внутри была широкая скамейка. Забора вдоль парка не было-сразу же начиналась чудесная многотравная поляна, вся в воронках. На поляне паслись козы из близко расположенных домов. Моя тетя не рисковала-ходила в Павловск на работу по козьей тропке вдоль поляны до Черного пруда, а там уже не так было страшно-много людей и ребятни шло через парк в школу и на работу. Ася любила взять с собой бумагу и краски и зарисовывать щиповник и розы около дворца. Как-то к ней подошел «настоящий» художник с ящичком для красок и подсказал как лучше закончить цветок. Потом они часто встречались в разных местах реки Славянки-его фамилия была Януш.
В доме проживало три семьи снизу и одна наверху. Вдоль забора разросся и погнулся от снега, образуя тоннели кустарник. С Водопроводной улицы был устроен деревянный забор и росли старые липы с орешками размером с круглое монпасье. Под яблонями стояла голубая скамейка и столик, под окнами маленькой комнаты разросся куст еще барского крыжовника. Огромные красные ягоды с темными хвостиками около полусантиметра. Я никогда не могла
Наш дом стоял на углу Садовой и Водопроводной. Водопроводной она стала называться незадолго до моего рождения в 1961 году, потому что именно в это время по большой белой бетонной трубе до поселка дотянули водопровод. Около дома на этой улице установили колонку. До самого переезда моей дорогой тети Аси из нашего любимого многострадального дома в 1969 году водопровода в доме не было. Но колонка около дома-это по тем временам «барство».
Ольга Буршанова, 2015г.
